На улице Кирк помедлил, прежде чем начать длинный путь к воротам и машине Тейлани. Он глубоко дышал. Воздух был острее, слаще, чище, чем прежде.

Кирк знал причину перемены.

Победа. Триумф. Жизнь.

Его жизнь.

Всегда ли это было так, хотел бы он знать. Только вот можно ли найти смысл в том, чтобы обвести смерть вокруг пальца? И как долго его стареющее тело позволит ему ускользать из ее лап? Что случится, когда его рефлексы не смогут достигать того, чего требуют инстинкты?

Сразу всплыло неприятное воспоминание: капитан Кристофер Пайк в поддерживающем жизнь кресле. Капитан звездолета превратился не более чем в вялое хранилище для лишенного свободы разума.

Кирк никогда не хотел смотреть в лицо факту, что наступит день, когда разум обгонит тело. Но теперь он хромал вдоль грязной дороги к воротам. Сейчас, обнимая Тейлани за плечи, он признавал, что тело уже поддается разрушительному воздействию времени.

– Скажи мне, Тейлани, – каждое слово давалось с неожиданным усилием, – почему они пришли сюда?

– Чтобы ты был не в состоянии помочь мне.

– Помочь в чем?

– Принести мир на мою родину.

Она была невозмутима так, как умел Спок, отвечала только на конкретные вопросы и не привносила лишних деталей.

– Где твой мир? Как он называется? – он поймал ее, любяще ему улыбающуюся, – не пытайся снова сменить тему, – предупредил он, зная всю силу ее улыбки.

– Я не пытаюсь. Просто я знаю, что тебе больно, хоть ты все так же жаждешь знаний, – она твердо пожала его руку, что не было необходимостью для поддержки. – Я не ошиблась, выбрав тебя.

Кирк тяжело вздохнул. Она умела сводить с ума разными способами.

– Для чего?

Они были почти у ворот. Джим мог видеть наземную машину на краю сельской дороги, припаркованную за ними. От каштановых деревьев неподалеку доносился жалобный треск цикад, плывущий в жаре. Птицы пели песни, которые он помнил еще с летних дней своего детства.

Тейлани неощутимо помедлила. Судя по всему, она приходила к какому-то решению.

– У моего мира есть много названий, Джеймс, это зависит от того, на чьих картах он появляется. Но те из нас, кто родился и жил там, называют его Чал.

Она смотрела на него так, будто проверяла на более значительные знания того, о чем ему говорила. Но для него имя ее планеты ничего не значило.

– Он начинался как колония. Рискованное предприятие стыковки видов. Думаю, ты можешь догадаться, кто были основатели.

Кирк кивнул:

– Клингоны и ромуланцы.

– Одна из многих попыток объединить империи. – Тейлани нахмурилась. – Провалилась, как и все остальные.

Они были у ворот. Тейлани бережно сняла руки Кирка, обвивавшие ее плечи, чтобы пройти вперед и открыть щеколду, а затем, покачнув, открыть ворота. Они не имели секретного механизма, всего лишь преграда от соседского скота, если тот возжелает войти.

– Ты сказала, что выбрала независимость, – подсказал Кирк. Он боролся, чтобы удержать равновесие, не опираясь на нее.

– В конце концов мы оказались не нужны ни одной империи. И выбрали свой собственный путь.

Когда она открывала ворота, старые петли возмущенно визжали, и Кирк вдруг почувствовал родство с этими древними воротами. Он неловко затопал к ее машине. Распрямил плечи, как-то сопротивляясь унизительному соблазну шаркать ногами. Он чувствовал растерянность из-за своего состояния.

Истощенный. Уязвимый.

– Я не могу представить эти империи, охотно отпустившие колониальный мир, – сказал он. – Только не тогда, когда другая империя может предъявить на него претензии.

Они стояли перед машиной – еще одной взятой напрокат. Это была туристическая модель с вытянутым корпусом и широкими задними сиденьями под чистым, хорошо просматриваемым куполом. Кирк знал, что ее любили туристы, пересекающие световые годы только для того, чтобы посетить фермы эмишей, находящиеся неподалеку.

– Столько, сколько помнят обе империи, мой мир не представлял никакой ценности. Чал был не более чем провалившимся экспериментом прошлого. Скорее прискорбно, чем пригодно для употребления.

– Сколько помнят империи, – повторил Кирк, – Потом что-то изменилось? – он стоял позади Тейлани, пока она набирала действующий код на двери. Дверь подалась вверх с нежным шипением.

– Да, – сказала она, и Кирк удивился, услышав в одном этом слове часть той усталости, что чувствовал сам. Будто она прожила дольше, чем казалось. Она распахнула дверь, чтобы Кирк мог войти. То, как он сжал дверцу, шагая внутрь, отражало его новую роль – он был защищаем, не защищал. Это было… странно.

Он выбрал заднее сиденье. Тейлани вошла секундой позже и села на место водителя. Нажала еще какие-то кнопки на приборной панели. Кирк почувствовал, как начал циркулировать воздух, разрывая жару, что успела скопиться под куполом.

Тейлани развернула сиденье, чтобы видеть Кирка, потом опустила руку, чтобы открыть маленькое отделение с красным крестом. Аптечка обязана была быть в каждой машине. Пример общих правил, которые сделали Землю такой, какой она была сегодня.

– В твоем мире сейчас беда, не так ли? – он мог точно определить конфликт, даже засыпая. Привычка слишком многих лет. Слишком много опыта. – Две противостоящие стороны – по крайней мере. Ты представляешь одну. Те люди, что пытались убить нас, представляют другую.

Тейлани отбирала содержание аптечки как солдат. Она вскрыла стерильный ватный тампон.

– Как ты и подозреваешь, в нашем мире есть кое-что ценное. Что-то, о чем знали обе империи. Некоторые на Чале хотели бы использовать наше прошлое и сокровища нашего мира. Стравить две империи между собой, и примкнуть к любой из них, если она предложит более дорогую цену. – Она остановила свои сверкающие глаза на Кирке. Они очаровывали чистотой и недрогнувшим пристальным взглядом. – Но некоторые из нас не хотят возвращаться к конфликту и жестокости прошлого. Мы не можем позволить разграбить и наш мир и выжать его ресурсы. Чал должен сохраниться для наших детей и их детей, а не расточиться сегодня по прихоти империй.

Гипоспрей, который она прижала к его раненому плечу, зашипел на коже. Холодноватое ощущение успокоило боль.

Кирк не сомневался, к какой стороне принадлежит Тейлани. Он думал: как странно, что она, такая молодая, беспокоится о будущем. Он не беспокоился в ее годы. Для него тогда существовало только вечное настоящее. Он старался сохранить эти дни в уголках памяти, но с каждым проходящим годом это становилось все сложнее.

Тейлани потянулась протереть ему лицо, но он ей не позволил.

– Как насчет твоего плеча? – поинтересовался он.

Она коснулась дыры в своем комбинезоне, покрытой коркой засохшей крови.

– Все в порядке.

Снова Кирк не принял ее слова как данное. Он взял у нее ватку, помня взрыв зеленой крови из ее плеча.

– Сначала мы посмотрим тебя, – сказал он, – у меня только несколько царапин.

Она хотела отодвинуться, но он не позволил. Притянул ее плечо одной рукой, а другой начал прочищать рану. Засохшая зеленая кровь осыпалась.

Кирк остановился.

Там не было раны.

Только мягкий зеленый синяк и наливающийся желтый рубец. И никаких следов того, что кожу когда-либо рвали или когда-нибудь текла кровь.

– Я видел, как тебя подстрелили.

Тейлани задержала его руку у своего плеча.

– Там была кровь, – сказал Кирк, – небольшой кровавый разрыв от попадания пули. Она отбросила тебя через всю кухню. Я знаю, что ты была ранена.

Глаза Тейлани просили его. Удерживали.

– Я говорила тебе, Джеймс, у моего мира есть сокровище.

Он потянул ткань ее комбинезона, обнажая плечо, чтобы убедиться, что не ошибся.

Кроме синяка и рубца возле настоящей дыры в костюме, ее кожа была чиста и нетронута.

– Как такое может быть? – потребовал он.

Тейлани взяла его руку и удержала у своего плеча так, что он мог чувствовать ее пульс.

– Это сокровище моего мира, Джеймс. Подарок, дарованный всем, кто живет там.